Тайна Черного моря - Страница 66

Шторм ревел, неистовствовал, брызгал слюной вокруг нас. Атлантика, любимая Атлантика, которую я избороздил вдоль и поперек, неожиданно показала свое истинное, стогневное лицо: она хотела нас погубить, стиснуть в своих соленых ладонях, утянуть в бездну, убаюкать на темной постели из колышащихся водорослей...

— Толька?.. — выдохнул я, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь среди брызг и колеблющихся утесов воды.

— Не знаю... — сказала моя жена сквозь рев свирепого, винопенного океана. Лоб ее пересекала глубокая, сочащаяся густой кровью царапина. — Я... я потеряла его... — Лицо ее было мокрым — то ли от слез, то ли от морской воды. — Я ПОТЕРЯЛА ЕГО!!! — Ее пальцы, вцепившиеся в край плексигласового обломка, побелели от напряжения, длиннющие волосы, которые она мне изредка, когда пребывала в игривом настроении, позволяла расчесывать, спутались, слиплись от пены, облепили лицо.

Я сжал зубы.

— Не дрейфь, любимая. Прорвемся. Как всегда.

— Как всегда... — эхом ответила она, немного успокоившись, и попыталась улыбнуться, все равно прекрасная, как Венера.

А высоко над нами реяли, скользили наперерез ветру альбатросы, орали благим матом, перекрикивали грохот бури, душу мне выворачивали наизнанку.

В принципе, это был еще не полный капут: утлая плексигласовая посудина могла выдержать, если б мы забрались в нее... Переждали бы непогоду, дотянули до берега... Могла бы выдержать. Однако, как я понял, чуть наклонив ее, только одного человека.

Одного.

Это поняла и Эвелина Зигг. Моя жена.

— Как всегда, — повторила она.

И я уже понимал, что сейчас произойдет, и, словно заколдованный, не мог даже... по щекам ее отхлестать, что ли? Застыл, словно ледяная вода проникла в сердце и вытеснила кровь собою.

А когда схлынула очередная волна, Эвелина быстро поцеловала меня в губы, шепнула:

— Толя... Найди...

И отпустила соломинку, за которую мы цеплялись. А у меня в голове гремела наперекор буре музыка с карнавала в Венеции, который нас познакомил. И волны плясали вокруг, как ряженые на этом карнавале.

После следующей волны я Эвелину уже не увидел...

Эвелина, Эвка, Э-ве-ли-на, морская королевна...

Что дальше было, я плохо помню. Вроде орал в беснующуюся тьму, звал ее, звал сына... но ответом был лишь рев злопевучего шторма.

А где-то высоко и далеко, в опрокинутом небе докладывал по команде об уничтожении цели командир ведущего «Торнадо». Через две недели он умрет от сердечной недостаточности.

Короче, сутки спустя, когда шторм разрядил свой боекомплект, меня подобрали кубинские рыбаки. Покушение на Фиделя сорвалось, как я узнал из газет (не сработал детонатор во взрывчатке на теле динамитероса), но меня это уже не интересовало.

Вот, в общем-то, и все. Слушать про то, как я полтора года, забросив работу, занимался только поисками пропавших жены и сына, вам, ребята, будет не интересно. Конечно, я их не нашел... Зато нашел в брюках, в которых переживал всю эту штормовую катавасию, кольцо, что я подарил Эвке на пятую годовщину свадьбы. Как я понимаю, она успела сунуть его в мой карман — до того, как... ну, сами понимаете...

Вот.

А потом я подал в отставку. Не было уже сил работать. Выдохся я после того случая. Спекся. Отставку командование приняло, даже не отговаривало. Я уехал сюда, под Балашиху. Ушел, короче говоря, от дел.

Ладно, ребята, что было, то было. Видать, у меня судьба такой.

Эпизод четырнадцатый

28 июля, четверг, 07.02 по токийскому времени (01.02 по московскому времени).

Японский городовой

Несмотря на солидное историческое прошлое и близость к Эрмитажу, дом по адресу набережная р. Мойки, 29, особой архитектурной достопримечательностью не являлся.

Любопытно, думал Хутчиш, а с чего это японцы выбрали себе под консульство здание не где-нибудь, а рядом с Генштабом Ленинградской Военно-морской базы? И Нева отсюда в двух шагах...

Кроме того, даже на первый взгляд очень неудобное с точки зрения безопасности строение. Всего три этажа, хотя налево — четырех-, а направо — пятиэтажное, да еще и с надстройками. Кажется, что любой дурак по крышам проберется.

Новый наряд Хутчиша мог вызвать дрожь в коленках у завсегдатаев подиумов. Армани, наверное, выпал бы в осадок от зависти. Причем наряд был состряпан исключительно своими руками из двух, не столь уж важно откуда взявшихся простыней . Белые ночи — сами понимаете, без маскхалата хоть на улицу не выходи. Простыни были сыроваты: днем опять с неба капало.

Чтобы придать балахону редкий и неповторимый розовый колер «бутон сакуры» (прихоть красившего стены консульства маляра), прапорщику пришлось побегать по ларькам в поисках самого ядовитого оттенка ликера шерри. Ведь японцев на мякине не проведешь, их в начальной школе обучают различать до полутора тысяч цветовых оттенков.

Анатолий выскользнул из тесного чердачного окна, сделал несколько осторожных шажков по жалобно скрипящей жестяной кровле и наконец перебрался на крышу японского консульства, огороженную по периметру сеткой, что опоясывала букет разнокалиберных узловатых в суставах антенн и «тарелок» с логотипами производителей. Сетка будто специально была ржавой дальше некуда и серьезной преградой не являлась.

Однако Хутчиш знал, что настоящий контроль осуществляется сверху. Вражьи коммерческие спутники каждые пять секунд производят спектральное сканирование поверхности крыши, и не дай Бог температура какого-нибудь пятачка окажется на несколько десятых градусов выше — тут же по консульству будет объявлена боевая тревога.

Поэтому туфли Анатолия были дополнительно обмотаны двойным слоем поролона, также вымоченного в разведенном шерри, и перетянуты похищенными из автомобильной аптечки бинтами — чтоб не оставлять «горячих» следов, а на голове в такт осторожным шагам покачивался придерживаемый руками, до краев наполненный тазик. Вода, как известно из школьного курса физики, плохой теплопроводник. А кроме того, после недавнего дождя на слегка покатой крыше во вмятинах оставались лужи. Посему спектральная съемка будет показывать только жесть и воду, воду и жесть.