— Отставить, — буркнул товарищ Семен. — Следите за дорогой, товарищ Борис.
А вокруг продолжала бурлить московская круговерть: лоснящимися эритроцитами по артерии проспекта текли автомобили, лейкоцитами сновали туда-сюда пешеходы, ленивые и одурманенные жарой.
— Давай на Толоконникова, — скомандовал товарищ Семен. — Там дорога узкая, одна полоса всего, оторвемся.
— В кабинете у себя командуйте, товарищ генерал, — огрызнулся Борис. — На Толоконникова «кирпич» в конце, а за ним — гаишный пост. Если эти там прижмут, то нам крышка.
— Если прижмут, то нам крышка, — машинально, сквозь плотно сжатые зубы, повторил генерал, нисколько не обидевшись на резкость низшего чина. — Ладно, действуй как знаешь. Поиграем в эти игрушки...
Противно взвизгнули шины — когда фургон круто свернул в тихий переулок. Увеличив скорость, «рафик» проскользнул вперед и включил красные габаритные огни.
Генерал почувствовал, как липкие струйки пота потекли из подмышек. Кто напал на них? Чужие или свои? Враг ли пронюхал, что ему известно об установке? Или наши узнали, что он ведет двойную игру? А может быть. Господин Доктор, его таинственный работодатель и тайный начальник, решил отыграться за провал штурма объекта У-17-Б?..
Экран водительского монитора неожиданно подернулся рябью, и шофер Борис заскрипел зубами от досады: вместе с «габаритками» враг включил лазерную установку, сбивающую настройку любой электроники — неприятель, как видно, понял, что одной лишь «альфа-тета-зет» «аварийку» не проймешь.
— Стреляй, Серега, уйдет! — простонал водитель.
Сергей беззвучно выматерился. К счастью, тогда все кончилось хорошо.
26 июля, вторник, 16.46 по московскому времени.
Назад в позапрошлое
Катерок качало на побитых оспой, матово отражающих шершавое небо волнах Москвы-реки.
Вода была сверху — лил такой дождь, что казалось, будто катерок занесло куда-нибудь в верховья Янцзы вместо столицы Российской Федерации; настоящий ливень. Вода была снизу — троим предстояло нырнуть и вплавь добраться до облаченного в гранит берега, как когда-то в старину подбирались к Кремлю лазутчики Батыя.
Крупные капли ложились кучно. Словно зерно из комбайна, подумалось Насибову.
Папа стоял под брезентовым навесом и наущал Тихомирова. Тихомиров слушал, полуотвернув голову и предоставив Папе лицезреть впалую серую скулу. Его взгляд гулял по набережным горбатой Москвы, автоматически фиксируя перспективные, в случае форс-мажорных обстоятельств, естественные укрепления. Привычка.
При своем громадном росте Тихомиров вряд ли весил больше сотни килограммов, но никак не напоминал сухопарых длинноруких холериков. Мышцы и еще раз мышцы — ничего лишнего. Вот только слегка желтоватый цвет кожи — следствие тропической лихорадки. Эта болезнь зацепила Андрея во время одной операции в бассейне Амазонки. Операция ,была самая рядовая: сбор и консервация ядов натурального происхождения для нужд секретной промышленности. Но однажды Тихомирову пришлось кухонным тесаком отмахиваться от стаи пираний — пошел картошку к Амазонке почистить, а здоровенная анаконда утащила под воду.
Пираний он, конечно, покрошил, получив всего десяток укусов. Вот бациллы сквозь эти ранки и просочились в организм.
— Он меня кинул, — сказал Папа и многозначительно Поджал толстые влажные губы, гордый, что именно ему, а не кому-то из сотни других прочесывающих столицу пап выпало исполнить пожелание Господина Доктора.
Тихомиров кивнул, глядя на размытый пеленой дождя силуэт Водовзводной башни. Облаченный в гидрокостюм, боец очень напоминал парковую статую атлета из Папиного детства.
— Он нашел дорожку гонять через таможню голландскую «бешеную» говядину, — сказал Папа.
В талантах Андрея Тихомирова Папа не сомневался. Волкодав еще тот. Рекомендации лучших собаководов.
Тихомиров кивнул, следя, как волна качает перфорируемые дождем остатки радужного маслянистого пятна у борта катера. Эдакий двухметровый морской конек-горбунок.
— Коровы были здоровые, но их умертвили во избежание, — зачем-то сказал Папа и нахмурился. Не оправдывался же он, в самом деле, перед этим отморозком.
Тихомиров кивнул, провожая взглядом ползущий божьей коровкой по мосту далекий троллейбус. Еще не вечер, но окна троллейбуса светились желтым электрическим светом.
— Он не должен уйти, — сказал Папа. — Ты его чпокнешь и скажешь: «Привет из Амстердама!» То есть наоборот: сначала скажешь, а потом чпокнешь.
Тихомиров наконец посмотрел Папе в глаза. И хотя в этом взгляде не было ничего предостерегающего — бессмысленный взор рептилии, — Папе расхотелось давать наставления.
Как бы подытоживая «инструктаж», Папа щелкнул короткими пальцами и выступил из-под навеса. Рядом возник откормленный бодибилдинговыми пилюлями детина с тростинкой зонта в лапище.
Тихомиров молча свирепел. Внешне вел себя как обычно, лишь еще молчаливей. О том, что командир взбешен, ведали только Запольский и Насибов. Они знали почему, и это их смешило. Не только это. Их смешил и возомнивший себя вершителем судеб толстогубый Папа-бизнесмен, и его бестолково бряцающая оружием братва. При другом раскладе ребятки «подмели» бы катерок в три секунды.
А еще Запольский и Насибов веселились потому, что наконец предстояло реальное дело. Руки чесались, и топорщились плавники.
Андрюшу Тихомирова вывести из себя мало кому удавалось. Даже в светлой памяти республике Чад, когда между распираемой, как новенькая зажигалка, пороховыми газами пещерой и спасительной полоской озерной воды не имелось ничего, кроме десятка вражеских пулеметных гнезд и пяти сотен обреченных на бессмертие шагов по белому, как соль, червивому от воронок песку; когда камни вокруг шкворчали и плавились в огне; когда кучерявые «шоколады» лезли под пули, как ночные мотыльки на лампочку, свято убежденные, что патроны-то у засевших в пещере, красноглазых от порохового дыма чужаков вот-вот кончатся и тогда осажденных белых людей можно будет, например, сварить на медленном огне, — даже тогда Андрюша только меланхолично засылал в раскаленный, плевавшийся гильзами «калаш» новые рожки.